Европа без НАТО

Агрессия Москвы не оставляет другого долгосрочного сценария, полагает Морозов, а Украина превращается из получателя помощи в главного гаранта суверенитета континента, поскольку ее стойкость и успешное сопротивление российской военной мощи легко переносится на несколько европейских стран.

Морозов называет это «принудительным возрождением», возникающим как ответ на разрушенные войнами Кремля инерцию и «дивиденды мира», приобретенные после победы Запада в «холодной войне», что перекликается с концепцией Европы, сформированной кризисами, как это предвидел отец-основатель Евросоюза Монне. Давно обсуждаемая «химера европейского единства» (а мысль о конфедерации была выдвинута еще Иоахимом фон Риббентропом в 1940 году, хотя и касалась исключительно завоеванных Германией стран) не учитывает раскола в атлантическом альянсе: изоляционизм США реально воплощает «эрозию стратегической воли», превращающей знаменитую адаптивность Европы в опасную иллюзию, построенную на экзогенности безопасности Старого континента.

Не придут и не помогут

Европейская безопасность на протяжении десятилетий оставалась вынесенной вовне: ее гарант и решения, с нею связанные, находились за пределами европейской политической воли, а сама безопасность воспринималась как данность, а не как задача. С окончанием «холодной войны» Европа смогла позволить себе роскошь процедур, компромиссов и медленного принятия решений именно потому, что фундамент выживания обеспечивался извне.

Эта онтология безопасности разрушилась не после российского вторжения в Украину, а когда внешний гарант заявил, что готов стряхнуть с себя надоевшую ему ответственность. Нежелание Америки следовать ею же самой навязанной европейцам модели («чтобы они наконец перестали воевать») превратилось в системный разрыв, после которого безопасность перестала быть экзогенной и превратилась в фрагментированную или делимую (лавровская «неделимость» здесь очень удачно подходит). Каждый регион внутри Европы начал пересобирать собственные модели защиты — без опоры на общеевропейское стратегическое воображение; Европа в целом оказалась институционально и культурно не готова определить безопасность как свою ответственность. Парламентские системы, идеально приспособленные для мирного времени, оказались неспособны к принятию быстрых, рискованных и экзистенциальных решений, о чем свидетельствует, например 14-часовое обсуждение финансирования Украины.

Европа приспосабливается к кризису, но не преобразует его в стратегическое действие, чем понижает роль Украины как фронтира и гаранта европейской безопасности.

Тонкие трещины в континентальной душе

Морозов прослеживает эту адаптивность от Маастрихтской интеграции до Brexit — утверждая, что война в Украине завершила биполярное разрушение и консолидировала угрозы «от Немана до Рейна». В это время энергетические шоки расширяют разрыв между Востоком и Западом, формируют недовольство в отстающих странах, таких, как Венгрия и Словакия, а популизм везде в Европе эксплуатирует усталость от войны, подрывая доверие к идее единой Европы.

Кремлевская пропаганда, увы, хирургически точно использует изоляционизм и усталость, усиливает цинизм, вызванный противоречиями в политике, раздувает расходящиеся исторические нарративы: скармливает немецким промышленникам ностальгию по Ostpolitik, одновременно подогревая польские страхи предательства Запада 1939 года и венгерские обиды Трианона (что привело к потере Венгрией 72% территории и 64% населения, в том числе 3 млн этнических венгров, более 80% природных ресурсов и выхода к морю). Это уже не просто пропаганда — это и ковыряние гвоздем в раненой европейской душе, где единое восприятие угрозы растворяется в конкурирующих исторических кошмарах, и продуманное разрушение континентальной идентичности, направленное на размывание общего понимания того, что именно подлежит защите.

В статье «После НАТО» мы описали основные тенденции — отсутствие «воли» (по определению Гарри Каспарова), «фальшивой» силы — через демарши, подобные использованию Турцией русских ракет или поддержку «Хамаса». В ужасном сценарии последствия распада НАТО распространятся мгновенно: Россия сотрет ближние к ней границы, Китай воспользуется возникшим вакуумом и присоединит Тайвань, а Европа расколется на блоки — с возникновением франко-германского ядра, стремящегося к ядерному единству Интермариума (повторяет неудачные исторические сценарии), польско-балтийско-скандинавских оборонительных пактов, альянсов средеземноморских стран.

Мысли о получении ядерного оружия странами Европы становятся не средством защиты, а симптомом распада общего языка безопасности и признанием того, что коллективные гарантии больше не воспринимаются как надежные. Каждая такая попытка — не усиление Европы, а отказ от доверия, возвращение к логике XIX века, где безопасность обеспечивалась страхом и балансом угроз.

Даже ограниченная эскалация может разрушить хрупкое равновесие, превратить символическую автономию в реальный повод для войны, а к эскалации легко ведет сама по себе перспектива получения ядерного оружия: польско-балтийские амбиции могут спровоцировать и немецкое недовольство, и ускоренную защиту ядерной монополии французами.

Чтобы всего этого кошмара не произошло, Европе требуется немедленное создание общей военной платформы, которая должна возникнуть как ответ «Брюсселю без Брюсселя». Без такого шага размываются контуры концепции Морозова, а трещины внутри Европы углубляются из-за войн памяти,  не зря же РФ вовсю орудует различными трактовками истории — используя «шрамы Польши», «вину Германии», «величие Франции», создает когнитивные поля сражений, которые еще сильней разрушают континентальную идентичность.

Все это мешает европейцам мыслить категориями единства со своим самым восточным регионом, успешно воюющим против Путина.

Україна це Європа: незаменимый, но недостаточный субъект

Даже без захваченных территорий Украина остается крупнейшим пространством безопасности Европы, третьим по значимости после США и Бразилии аграрным и продовольственным ресурсом, энергетическим узлом и военным барьером, сдерживающим дальнейшее продвижение российской агрессии. Европейские инвестиции в восстановление украинской инфраструктуры, энергетики, оборонного сектора фактически уже стали символом европейского выживания, а Украина теперь очевидно воспринимается как структурный элемент европейской безопасности.

Именно здесь и возникает фундаментальный парадокс: Украина незаменима для Европы как пространство, ресурс и фронтир, но недостаточна как решение; Украина необходима, но и перегружена, она физически и демографически не способна играть эту роль в одиночку. Даже при успешной обороне и сохранении государственности Украина выйдет из войны не как источник европейской устойчивости, а как зона повышенного риска — политического, социального и институционального. Возникшая военная субъектность временно маскирует, но не отменяет внутренней уязвимости.

Получается, что Европа делегирует Украине функцию гаранта, чтобы получить отсрочку собственного выбора, то есть вместо формирования автономной оборонной архитектуры Европа использует украинскую стойкость как буфер и возможность отложить «на потом» болезненные решения о собственном суверенитете, возможность увильнуть от ускоренного перевооружения и ответственности по защите общеевропейских границ. Морозов предупреждает, что крах Украины может аннулировать ее роль гаранта европейского единства; долгая война Путина укрепляет сплоченность Европы и одновременно разрушает страну, которая способствует этой сплоченности. Истощенная Украина, даже не оккупированная, не может в одиночку обеспечить оборону всего континента — она становится демографической пустотой, фантомным гарантом. Из пробоины войны вытекает целое поколение украинцев: восемь миллионов беженцев, коэффициент рождаемости 0,7, фронтовые ротации исчерпывают боеспособные демографические когорты.

Усталость Украины усиливает нестабильность, «спорный мир» может расколоть самого гаранта, дестабилизировав его структуру, как отмечал Валерий Залужный, вплоть до гражданской войны.

НАТО без НАТО

Строительство собственной военной мощи ЕС невозможно без Германии, в которой нерешительность переросла в экзистенциальный паралич: послевоенная идентичность, построенная на искуплении вины, оказалась психологически несовместима с требованием ускоренной милитаризации страны как промышленного мотора Европы, чьи мощности и логистические сети должны составлять хребет европейской оборонной архитектуры.

Этот феномен имеет глубокий культурно-психологический характер: в послевоенной немецкой политике сама категория силы была выведена за пределы легитимного мышления. Суверенитет для немцев стал не инструментом защиты, а источником тревоги, милитаризация воспринимается ими не как необходимость, а как угроза возвращения исторического кошмара, ведь после крушения Третьего рейха Германия была сознательно встроена союзниками в архитектуру ограниченного суверенитета. Запреты, внешние гарантии и институциональные рамки стали не временной мерой, а фундаментом новой политической культуры, бундесвер из самостоятельного института выживания превратился в технический придаток Альянса.

Эта модель была исключительно успешна в мирное время: она обеспечила экономический рывок, политическую стабильность и моральную реабилитацию, но оказалась несовместимой с реальностью возвращающейся войны. Сегодня Германия сталкивается не просто с необходимостью наращивания военных расходов, а с экзистенциальным конфликтом идентичности, и пока она не реабилитирует саму возможность силы как легитимного инструмента защиты, никакая общеевропейская оборонная архитектура не может быть устойчивой, ведь европейский суверенитет невозможен без немецкого участия, но немецкое участие невозможно без пересмотра культурного табу на суверенитет.  

США отказывается от роли внешнего гаранта — и все более заметной становится экономическая зависимость Европы от оси Москва — Пекин, аккуратно и последовательно структурируемая двумя центрами силы, действующими разными методами, но в одном направлении.

Россия разрушает европейскую безопасность напрямую — через войну, шантаж, дестабилизацию, когнитивные атаки гибридную войну.

Китай действует иначе: не атакует, а встраивает Европу в систему экономической зависимости, делающую суверенитет практически неосуществимым, и тем самым мешает радикальной трансформации самой модели европейского экономического роста.

Европа сталкивается с еще одним серьезным противоречием: она должна укреплять суверенитет, будучи экономически привязанной к силе (Китаю), союзной ее главной военной угрозе (РФ), поскольку немецким автопроизводителям для выживания нужны китайские рынки, южноевропейские порты зависят от инвестиций проекта «Один пояс — один путь», а все значимые для Европы технологические цепочки начинаются в Шэньчжэне. Израиль мог бы сыграть роль не только в военных поставках, но и в создании европейской технологической автономии, но эта возможность сдерживается важным элементом гибридной войны Кремля — бушующим на континенте палестинским нарративом, почти целиком построенном на дезинформации.

Пекин, в отличие от Москвы, не использует силу — ему достаточно «мягкого вето» через доступ к рынкам: так автономия «новой Европы» становится геополитической невозможностью, ей фактически предлагается «крыша», новый внешний гарант взамен США.

Отказ от Альянса как ответ на угрозы

Исчезновение НАТО приведет к бюрократическому опустошению, а отступление Америки угрожает ей самой варваризацией и кризисом ценностей. «Цивилизованный мир», установившийся после холодной войны, практически исчез из-за смены курса Вашингтона и технологического отставания ЕС, что может трансформировать «форпост европейских ценностей» в очаг сецессий и микровойн.

Могут полыхнуть давние обиды в Испании (Каталония, Страна Басков), Бельгии (Фландрия), Италии (Ломбардия и Венето), Франции (Корсика и Бретань), могут даже возникнуть и горячие территориальные конфликты (Германия — Польша, Венгрия — Украина, снова Франция — Германия, Нидерланды — Бельгия и т. д.), которые рад будет раздуть Кремль. И вот тогда привычный мир на Старом континенте окончательно окажется химерой.

Но возможно, что именно «химера единства», над которой издевается Москва, содержит важную истину: отсутствие заокеанского союзника требует от «новой Европы» подлинной автономности и обновленной идентичности. НАТО может продолжать существовать институционально, но утратить смысл как пространство коллективной воли, а ЕС может сохранять регуляторную мощь, но утратить способность к экзистенциальным решениям. Внешние гарантии могут быть номинально подтверждены, но перестанут работать в момент реального кризиса.

Сохранение формы без содержания лишь откладывает момент столкновения с реальностью, делая его более разрушительным. Перед Европой стоит выбор, который невозможно более откладывать: либо континент принимает болезненный, рискованный и конфликтный суверенитет, отказывается от иллюзий «постисторического мира», либо он окончательно превращается в управляемое извне пространство — с внешними гарантиями, экономическим опекунством Китая и постоянной угрозой фрагментации.

В этом смысле Европа без НАТО не станет катастрофой, катастрофа — Европа без воли,  сохраняющая институты, но утратившая способность защищать собственное будущее. Парадокс в том, что только полный отказ Европы от евроатлантической солидарности и создаст экзистенциальный кризис, необходимый для возникновения настоящего единства, сделает Европу без НАТО не смертным приговором, а лишь болезненным, но необходимым инструментом сплочения перед «опасностью с Востока», не до конца похороненной историей.